Выставить подворотню это

Содержание страницы

Это не «шуточки», это — политика!

Александр Скобов: Кое-кто сильно заигрался в «последние времена»

update: 27-02-2019 (12:29)

! Орфография и стилистика автора сохранены

Объяснения руководителя Петербургского хора и его защитников сводятся к тому, что вы, ребята, шуток не понимаете. Слишком серьезные. Во всем политику видите. Неужели нельзя просто пошутить? Без политики. А вы всю жизнь свободного человека во всех ее проявлениях хотите подчинить политике. Строем ходить хотите заставить. Тоталитарное сознание, да и только.

Вообще-то это точное повторение обычной заунывной песни советского интеллигента с фигой в кармане: «Не шейте нам политику, гражданин начальник! Мы просто шутим». Как правило, это была осознанная ложь с целью обмануть бдительность «гражданина начальника». Потому что дальше не произносилось, но весьма прозрачно подразумевалось: «Отстаньте от нас с вашей политикой. Мы не хотим вообще ее касаться. Она – бяка».

Но только сейчас не советские времена. И есть мнение, что кое-кто сильно заигрался в «последние времена». А потому в данном случае я считаю необходимым выступить в несвойственной мне роли очень бдительного «гражданина начальника». Или, если хотите, «особиста».

Так вот, ребята. Ваше выступление – все, что угодно, но не просто шутка. И я даже не буду ставить вопрос, насколько этически допустимы шутки по поводу, например, Холокоста. Но вы взяли песню, стилизованную под гопническую, под песню пьяной урлы из подворотни, и исполнили ее в форме классического произведения в классическом светско-религиозном месте на официальном торжественном мероприятии. И это стопроцентная политика.

Потому что одно из двух. Либо вы бросили политический вызов правящей клике и ее телехолуям во главе с ядернопепельным Киселевым. Откровенно высмеяли режим кремлевского пахана со всеми его ракетными угрозами и весь его официоз, нагнетающий милитаристское безумие и толкающий нас к «последним временам». Показали, что весь кремлевский официоз находится на уровне пьяной урлы из подворотни, что он реально опасен и это совсем не смешно. Но тогда скажите об этом открыто. Вас за это не расстреляют. Даже в тюрьму не посадят, как Pussy Riot.

А вот если вы этого не сделаете, значит вы соучастники тех, кто культивирует милитаристское безумие, кто превращает страну в одну большую подворотню, в которой горланит пьяная урла, кто толкает нас к «последним временам». И это тоже политика.

! Орфография и стилистика автора сохранены

Шемякин суд (повесть)

«Шемя́кин суд» (также «Суд Шемякин»; «Повесть о Шемякином суде»; «Повесть о суде Шемяке»; «Повесть о неправедном судие Шемяке») — древнерусское сказочно-сатирическое повествование восточного (индийского) происхождения о неправедном судье Шемяке, литературный памятник неправды в последние времена уделов (XV век); зачастую бездоказательно связывается с именем Великого князя Московского Димитрия Шемяки (ум. 1453). Повесть сохранилась во многих рукописях XVII и XVIII веков, лубочных картинах и народных сказках. В конце XVIII и начале XIX веков была литературно обработана Ф. Задубским [1] , А. Осиповым [2] , П. Свиньиным [3] и издателями Никольского рынка. Была издана Пыпиным в «Архиве исторических и практических сведений, относящихся до России» Калачова (1859) [4] .

Содержание

Традиционные для сказок братья — богатый и убогий — ссорятся из-за того, что бедный попортил лошадь богатого. Так как богатый не дал хомут, бедному пришлось привязать сани к хвосту лошади. Въезжая в ворота, он забыл выставить подворотню, и у лошади оборвался хвост. Богатый отказывается принять лошадь и идёт в город с жалобой на брата к судье Шемяке. Челобитчик и ответчик совершают путь вместе. С бедняком случается второе невольное несчастье: во время сна он падает с полатей в колыбель и убивает попова ребенка. Поп присоединяется к богатому. При входе в город бедняк решает покончить с собой и бросается с моста, но падает на больного старика, которого по льду вёз в баню его сын. Потерпевший также идёт к судье с жалобой.

Во время разбирательства обвиняемый показывает Шемяке камень, завёрнутый в платок. Судья уверен, что это — «посул», и решает все три дела очень своеобразно: лошадь должна остаться у бедняка до тех пор, пока у неё не вырастет хвост; поп отдаёт свою жену бедняку, чтобы от него у попадьи родился ребёнок, а третий истец может отомстить бедняку точно таким же способом, которым последний убил его отца. Вполне естественно, что истцы не только отказываются от пени (штрафов), но дают ответчику щедрое вознаграждение в виде отступного.

Далее повествуется, что судья высылает своего писца получить от бедняка взятку, но, узнав, что последний показывал ему не деньги, а камень, предназначенный для «ушибленья» судьи в случае обвинительного приговора, — благодарит Бога за спасение жизни. Таким образом, все действующие лица повести остаются так или иначе довольны исходом дела, окончившимся благополучно только благодаря простоте бедняка.

В первой половине XVIII века на Ахметьевской фабрике было выгравировано 12 картинок к «Шемякину суду», с текстом, напечатанным позднее у Ровинского [5] ; лубочное издание повторялось пять раз, и в последний раз, уже с цензурной пометкой, напечатано в 1839 году. Дальнейшее развитие повести выразилось в поздних литературных обработках во вкусе «Похождений пошехонцев», например в изданной в 1860 году «Сказке о Кривосуде, и о том, как голый Ерема, внучек Пахома, у соседа Фомы большой кромы, беду сотворил и о прочем». Весь комизм этой «Сказки» покоится на развитии общеизвестной темы: «око за око и зуб за зуб», шаржированной в балаганном духе.

Издания повести о Шемякином суде:

Пока к делу не были привлечены восточные и западные параллели, на «Шемякин суд» смотрели как на вполне самобытное, очень древнее произведение русской сатиры, связанное с общим взглядом русских людей на печальное состояние судопроизводства; объясняли такими пословицами, как «с подьячим водись, а камень за пазухой держи», и даже комментировали некоторыми статьями «Уложения» Алексея Михайловича и «Сказаниями иностранцев о России XVII в.».

Кроме имени Шемяка, учёных занимала проведенная в повести случайная победа вечной правды над людской кривдой, пусть и с оттенком некоторой иронии. Буслаев не сомневался в её русском происхождении и удивлялся только тому, что тип судьи Шемяки, из мудрого и справедливого (библейский Соломон), принял противоположный оттенок, и вместо рассказа-наставления повесть о Шемякином суде снизошла до шутливой пародии, несмотря на ранние, восточные первообразы. Буслаев считал, что прибавления к повести выразились в сатирических выходках против кривосуда и подкупа посулами, как явлений более позднего времени, то есть сказание превратилось в обыкновенную сатиру на русских подьячих [6] . Сухомлинов объяснял это кажущееся противопоставление различными началами, из которых постепенно слагалась версия о Шемяке, а в падении морали видит влияние семитических легенд о четырёх содомских судьях — «Обманщике» (Шакрай), «Разобманщике» (Шакрурай), «Поддельщике» (Зайфи) и «Кривосуде» (Мацлидин). Подобно еврейским легендам, и в русской повести серьёзное перемешивается с забавным; поэтому «излюбленные идеи народной словесности о победе правды над кривдой, о спасении несчастного от злобы сильных мира сливаются с чертами из сказания о судах, распространенного у индоевропейских и семитических народов» [7] . В «Шемякином суде» судья оправдывает бедняка, совершившего в сущности невольные преступления, и этим спасает его от мести людей, нравственно виноватых, благодаря чему сатира на взяточничество не потеряла назидательного назначения, — так смотрел на тенденцию повести А. Н. Веселовский: конечно, судья ставит вопросы казуистически, но так, что пени падают всей своей тяжестью на истцов и те предпочитают отказаться от иска.

Привязка к историческому персонажу Править

Особенно интриговало историческое имя известного галицкого князя Дмитрия Шемяки, варварски ослепившего Василия Тёмного. Сахаров приводил даже слова какого-то русского хронографа, соединившего поговорку с историческим событием: «от сего убо времени в велицей России на всякого судию и восхитника в укоризнах прозвася Шемякин суд». В том же духе распространил это наблюдение старинного русского книжника и Карамзин: «не имея на совести, ни правил чести, ни благоразумной системы государственной, Шемяка в краткое время своего владычества усилил привязанность москвитян к Василию, и в самих гражданских делах, попирая ногами справедливость, древние уставы, здравый смысл, оставил навеки память своих беззаконий в народной пословице о суде Шемякине, доныне употребительной». То же самое повторяют Соловьёв и Бестужев-Рюмин. Александр Николаевич Веселовский первым указал на случайное применение восточного имени Шемяки к исторической личности галицкого князя XV века [8] .

Западные параллели Править

Начало сравнительного изучения повести было положено западными учёными, которые познакомились с ней по вольному переводу пастора Хейдеке в рижском альманахе «Janus» за 1808 год [9] и более точному А. Дитриха [10] .

Фон дер Гаген первым указал на сходство Шемякина суда с поздней немецкой песней о «Суде Карла Великого», изданной в Бамберге в 1493 году [11] . Общие черты средневекового сказания и русской повести касаются не только основного характера судебного решения. Промотавшийся купчик берёт взаймы у еврея 1000 гульденов с условием позволить кредитору вырезать у него фунт мяса, если деньги не будут возвращены. Хотя срок был пропущен по вине еврея, тем не менее он отказался принять деньги и обратился к «идеальному судье», Карлу Великому, или, как думают некоторые ученые, к Карлу IV. По дороге с должником случились два аналогичных несчастья: его лошадь задавила ребенка, бежавшего по улице, а сам он во время сна свалился в окно и убил старого рыцаря. Приговоры были вынесены такие: еврей может вырезать мясо, но не больше и не меньше 1 фунта (ср. известный эпизод в «Венецианском купце» Шекспира); вместо задавленного ребенка ответчик должен прижить другого с женой потерпевшего, а сын рыцаря может убить обвиняемого, но только своим падением из окна [12] .

Задаваясь вопросом, какими путями проникло к нам это сказание, и на основании прямого свидетельства Толстовского списка «Шемякина суда XVII века» (выписано из польских книг), Тихонравов полагал, что «в своём настоящем виде сатирическая повесть о суде, уже окрещённом именем Шемяки, прошла через переделку русского человека и получила краски чисто народные, но отдельные эпизоды могли быть заимствованы из польских книг», и указывал на анекдот «О нечаянном случае» в популярной повести «Похождения нового увеселительного шута и великого в делах любовных плута Совест-Драла, большого носа» [13] (каменщик падает с высокой башни и убивает сидевшего внизу человека), а также на один эпизод в «Figei Kach» польского писателя XVI века Миколая Рея из Нагловиц об обвиняемом, который «судье камень показывал» [14] .

Восточные параллели Править

Немецкий филолог Бенфей приводит тибетскую сказку, которая послужила посредствующим звеном между предполагаемым индийским источником и русским «Шемякиным судом»: бедняк-брамин берёт у богача на время быка для работы, но бык убегает с хозяйского двора; по дороге к судье брамин падает со стены и убивает странствующего ткача и ребёнка, спавшего под одеждами, на которые путник присел отдохнуть. Приговоры судьи отличаются такой же казуистикой: так как истец не «видел», что к нему привели быка, то следует выколоть у него «глаз»; ответчик должен жениться на вдове ткача и прижить ребенка с потерпевшей матерью [15] . Такое же сходство немецкий фольклорист заметил с индийской сказкой о каирском купце, которая, вероятно, также восходит к неизвестному буддийскому источнику [16] . Такая стройная и устойчивая в подробностях легенда относится скорее к бродячим сказаниям.

Впоследствии были найдены более прямые индийские источники [17] , а также мусульманские версии [18] .

ЭСБЕ/Шемякин Суд

Шемякин Суд — заглавие старинной сатирической повести о неправедном судье Шемяке, сохранившейся во многих рукописях XVII и XVIII вв., лубочных картинах и народных сказках, а в конце XVIII и начале XIX в. получившей литературную обработку, сделанную Ф. Задубским, А. Осиповым (или А. Олениным), П. Свиньиным и новейшими издателями Никольского рынка. Все описательные приемы повести, отчасти моральные, обнаруживают позднюю переработку древней легенды на почве сказочных мотивов.

Традиционные братья, богатый и убогий, ссорятся из-за того, что бедный попортил лошадь богатого. Так как богатый не дал хомута, то бедный должен был привязать сани к хвосту лошади. Въезжая в ворота, он забыл выставить подворотню, и у лошади оборвался хвост. Богатый отказывается принять лошадь и идет в город с жалобой на брата к судье Шемяке. Челобитчик и ответчик совершают путь вместе. С бедняком случается второе невольное несчастье. Во время сна он падает с полатей в колыбель и убивает попова ребенка. Поп присоединяется к богатому. При входе в город, бедняк решает покончить с собой и бросается с моста, но падает на больного старика, которого сын вез, очевидно, по льду в баню. Потерпевший также идет к судье с жалобой. Во время разбирательства обвиняемый показывает Шемяке камень, завернутый в платок. Судья уверен, что это — «посул», и решает все три дела очень своеобразно: лошадь должна остаться у бедняка до тех пор, пока у нее не вырастет хвост; поп отдает свою жену бедняку, чтобы от него у попадьи родился ребенок, а третий истец может отомстить бедняку таким же точно способом, которым последний убил его отца. Вполне естественно, что истцы не только отказываются от пени, но дают ответчику щедрое вознаграждение в виде отступного. Этим повесть не оканчивается. Судья высылает своего писца получить от бедняка взятку, но, узнав, что последний показывал ему не деньги, а камень, предназначенный для «ушибленья» судьи в случае обвинительного приговора, — благодарит Бога за спасение жизни. Таким образом, все действующие лица повести остаются так или иначе довольны исходом дела, окончившимся благополучно только благодаря простоте бедняка.

Повесть о Ш. суде издана несколько раз («Архив» Калачова, кн. IV, 1—10; «Памятники» Костомарова, вып. II, 405—406; «Русские народные сказки» Афанасьева, ред. А. Грузинского, М., 1897, т. II, 276—279; «Историческая Хрестоматия» Буслаева, 1443—1446; «Сборник отделения русского языка и словесности Академии Наук», т. X, № 6, стр. 7—12; «Русские народные картинки» Ровинского, кн. I, 189—191, кн. IV, 172—175; «Летописи литературы» Тихонравова, т. V, 34—37; отдельное издание Общества любителей древней письменности, СПб., 1879 и др.), но вопросы о происхождении ее, оригинальных русских чертах, дальнейшей разработке, поздних наслоениях и т. п. мало выяснены.

Пока к делу не были привлечены восточные и западные параллели, на Ш. суд смотрели как на вполне самобытное, очень древнее произведение русской сатиры, и ставили ее в связь с общим взглядом русских людей на печальное состояние судопроизводства, объясняли такими пословицами, как «с подьячим водись, а камень за пазухой держи», и комментировали даже некоторыми статьями «Уложения» Алексея Михайловича и «Сказаниями иностранцев о России XVII в.». Такой метод исследования оказался неудачным. В данном случае особенно интриговало историческое имя известного галицкого князя Дмитрия Шемяки, варварски ослепившего Василия Темного. Сахаров приводил даже слова какого-то русского хронографа, соединившего поговорку с историческим событием: «от сего убо времени в велицей России на всякого судию и восхитника в укоризнах прозвася Ш. суд». В том же духе распространил это наблюдение старинного русского книжника и Карамзин: «не имея на совести, ни правил чести, ни благоразумной системы государственной, Шемяка в краткое время своего владычества усилил привязанность москвитян к Василию, и в самих гражданских делах, попирая ногами справедливость, древние уставы, здравый смысл, оставил навеки память своих беззаконий в народной пословице о суде Ш., доныне употребительной». То же самое повторяют Соловьев и Бестужев-Рюмин. Александр Николаевич Веселовский первый указал на случайное применение восточного имени Шемяки к исторической личности галицкого князя XV в. («История литературы» Галахова, т. I, 433). С другой стороны, ученых занимала случайная победа вечной правды над людской кривдой, проведенная в повести, правда, с оттенком некоторой иронии. Буслаев не сомневался в русском ее происхождении и удивлялся только тому, что тип судьи Шемяки, из мудрого и справедливого (библейский Соломон), принял противоположный оттенок, и вместо рассказа с нравственной идеей повесть о Ш. суде снизошла до шутливой пародии, несмотря на ранние, восточные первообразы. Он думал, что прибавления к повести выразились в сатирических выходках против кривосуда и подкупа посулами, как явлений более позднего времени, т. е. сказание превратилось в обыкновенную сатиру на русских подьячих («Историческая Хрестоматия», 1443). Сухомлинов объяснял это кажущееся противопоставление различными началами, из которых постепенно слагалась версия о Шемяке, а в падении морали видит влияние семитических легенд о четырех содомских судьях — «Обманщике», «Разобманщике», «Поддельщике» и «Кривосуде». Подобно еврейским легендам, и в русской повести серьезное перемешивается с забавным; поэтому «излюбленные идеи народной словесности о победе правды над кривдой, о спасении несчастного от злобы сильных мира сливаются с чертами из сказания о судах, распространенного у индоевропейских и семитических народов» («Сборник», X, 28). Не следует забывать, что в Ш. суде судья оправдывает бедняка, совершившего в сущности невольные преступления, и этим спасает его от мести людей, нравственно виноватых, благодаря чему сатира на взяточничество не потеряла назидательного назначения. Так смотрит на тенденцию повести А. Н. Веселовский: конечно, судья ставит вопросы казуистически, но так, что пени падают всей своей тяжестью на истцов и те предпочитают отказаться от иска.

Начало сравнительного изучения повести было положено западными учеными, которые познакомились с ней по вольному переводу пастора Гейдеке в рижском альманахе «Janus» на 1808 г. («Etto Schemiakin Sud. Ein russisches Sprichwort», 147—151) и более точному, А. Дитриха («Russische Volksmärchen», Лейпциг, 1831, 187—191). Фон дер Гаген первый указал на сходство Ш. суда с поздней немецкой песнью о «Суде Карла Великого», изданной, между прочим, в Бамберге в 1493 г. («Literarischer Grundriss zur Geschichte der deutschen Poesie», Б., 1812, стр. 172). Общие черты средневекового сказания и русской повести касаются не только основного характера судебного решения. Промотавшийся купчик берет взаймы у еврея 1000 гульденов с условием позволить кредитору вырезать у него фунт мяса, если деньги не будут возвращены. Хотя срок был пропущен по вине еврея, тем не менее он отказался принять деньги и обратился к «идеальному судье», Карлу Великому, или, как думают некоторые ученые, к Карлу IV. По дороге с должником случились два аналогичных несчастья: его лошадь задавила ребенка, бежавшего по улице, а сам он во время сна свалился в окно и убил старого рыцаря. Приговоры вынесены следующие: еврей может вырезать мясо, но не больше и не меньше 1 фунта (ср. известный эпизод в «Венецианском купце» Шекспира); вместо задавленного ребенка ответчик должен прижить другого с женой потерпевшего, а сын рыцаря может убить обвиняемого, но только своим падением из окна (В. Docen, «Etwas über die Quellen des Shakspear’s Schauspiele», в «Museum für altdeutsche Literatur», т. II, 279—283). Бенфей приводит тибетскую сказку, которая послужила посредствующим звеном между предполагаемым индийским источником и русским Ш. судом. Бедняк-брамин берет у богача на время быка для работы, но бык убегает с хозяйского двора; по дороге к судье брамин падает со стены и убивает странствующего ткача и ребенка, спавшего под одеждами, на которые путник присел отдохнуть. Приговоры судьи отличаются такой же казуистикой: так как истец не «видел», что к нему привели быка, то следует выколоть у него «глаз»; ответчик должен жениться на вдове ткача и прижить ребенка с потерпевшей матерью («Pantschantatra», 1859, т. I, 394—397). Такое же сходство немецкий фольклорист заметил с индийской сказкой о каирском купце, которая, вероятно, также восходит к неизвестному буддийскому источнику (там же, 402—403). Впоследствии были найдены более прямые источники (С. Tawney, «Indian Folk-Lore notes from the Pali Jatakas» и т. д., в «Journal of Philol.», 1883, XII, 112—120; В. Morris, «Folk-Tales of India», в «The Folk-Lore Journal», 1885, III, 337—448 и др.). Вполне естественно, что такая стройная и устойчивая в подробностях легенда относится скорее к бродячим сказаниям. В недавнее время указаны мусульманские версии (Clonston, «Popular Tales and Fiction their migrations and transformations», Лондон, 1887, I, 62—64; В. Жуковский, «Персидские версии Ш. суда», в «Записках Восточного Отд. Русского Археологического Общества», т. V, 155—176), немецкие (K. Simrock, «Deutsche Märchen», Штутгарт, 1864, 322—324; его же, «Die Quellen des Shakspeare», I, 233—234), итальянские (G. Sercambi, «Nouvelle Scelta di Curiosità letteraria ined. o rare dal sec. XIII al XVII», Болонья, 1871, IV, 23—37, 274—276), английские («Marke more foole. Bishop Persy’s Folio Manuscript. Ballads and Romances», Галле, III, 127—134), румынские (Elena D. O. Sevastos, «Povesti», Яссы, 1892, 74—77), польские, наконец, еврейские в «Вавилонском Талмуде» и «Книге Праведного», приведенные в русском переводе в статье М. Сухомлинова.

Остается еще не разрешенным вопрос, какими путями проникло к нам это сказание. На основании прямого свидетельства Толстовского списка «Ш. суда XVII века» (выписано из польских книг), Тихонравов думал, что «в своем настоящем виде сатирическая повесть о суде, уже окрещенном именем Ш., прошла через переделку русского человека и получила краски чисто народные, но отдельные эпизоды могли быть заимствованы из польских книг». Для этого он указывал на анекдот «О нечаянном случае» в популярной повести «Похождения нового увеселительного шута и великого в делах любовных плута Совесть-Драла» (каменщик падает с высокой башни и убивает сидевшего внизу человека), а также на один эпизод в «Figei Kach» польского писателя XVI в. Николая Рея из Нагловиц об обвиняемом, который «судье камень показывал» (Н. Тихонравов, «Сочинения», т. I, М., 1898, стр. 310—313), но аналогии и параллели никоим образом нельзя принимать еще за источники.

Из рукописей повесть перешла в печать. В первой половине XVIII в. на Ахметьевской фабрике выгравировано 12 картинок к Ш. суду, с текстом, напечатанным у Ровинского (кн. I, 189—192, IV, 166); лубочное издание повторялось пять раз, и в последний раз, уже с цензурной пометкой, напечатано в 1839 г. Дальнейшее развитие повести выразилось в поздних литературных обработках во вкусе «Похождений пошехонцев», например в изданной в 1860 г. «Сказке о Кривосуде, и о том, как голый Ерема, внучек Пахома, у соседа Фомы большой кромы, беду сотворил и о прочем». Весь комизм этой «Сказки» покоится на развитии общеизвестной темы: «око за око и зуб за зуб», шаржированной в балаганном духе.

Литература. А. Пыпин, «Ш. Суд» (в «Архиве исторических и практических сведений» Калачова, IV, 1859, 1—10); Н. Тихонравов, «Ш. Суд» (в «Летописях русской литературы», т. III, М., 1861, 34—38); М. Сухомлинов, «Повесть о Суде Ш.» (в «Сборнике Отделения русского языка и словесности Академии Наук», т. X, 1873, № 6); А. Веселовский, в «Истории словесности» Галахова (СПб., 1881, X, 432—433); Д. Ровинский, «Русские народные картинки» (ч. IV); Ф. Буслаев, «Мои досуги» (Москва, 1886, 293—313); Я. Порфирьев, «История русской словесности» (ч. I, 158—159); С. Ольденбург, «Библиографический список Ш. Суда» («Живая Старина», 1891, вып. III, 183—185).

Расскажите о чем «Шемякин суд» срооочнооо надооо

Ответ

JasminNuar544

Жили два брата-крестьянина: один богатый, а другой — бедный. Много лет богатый давал бедному в долг, но тот оставался таким же бедным. Один раз пришёл бедняк просить у богатого лошадь, чтобы привезти дров. Тот с неохотою дал лошадь. Тогда бедный стал просить хомут. Но брат рассердился и хомута не дал.

Делать нечего — бедный привязал свои дровни к лошадиному хвосту. Когда же он вёз дрова домой, то забыл выставить подворотню, и лошадь, проезжая через ворота, оторвала себе хвост.

Привёл бедняк брату лошадь без хвоста. Но тот лошади не взял, а поехал в город к судье Шемяке бить челом на брата. Бедный пошёл за ним, зная, что его всё равно заставят явиться на суд.

Они дошли до одного села. Богатый остановился у своего знакомого — сельского попа. Бедный пришёл к тому же попу и лёг на полати. Богатый с попом сели есть, а бедняка не позвали. Тот смотрел с полатей, что они едят, свалился, упал на колыбель и задавил ребёнка. Поп тоже пошёл в город жаловаться на бедного.Они проходили через мост. А внизу, по рву, один человек вёз в баню отца. Бедный, предвидя свою погибель, решил покончить с собой. Он бросился с моста, упал на старика и убил. Его поймали и привели к судье. Задумался бедняк, что же ему дать судье… Взял камень, завернул его в плат и стал перед судьёй.

Выслушав жалобу богатого брата, судья Шемяка велел бедному отвечать. Тот показал судье завёрнутый камень. Шемяка решил: пусть бедный не отдаёт богатому лошади до тех пор, пока у неё не вырастет новый хвост.

Затем принёс челобитную поп. А бедный опять показал камень. Судья решил: пусть поп отдаст бедному попадью до тех пор, пока тот не «добудет» нового ребёнка.

Потом стал жаловаться сын, у которого бедный задавил отца. Бедняк опять показал судье камень. Судья решил: пусть истец убьёт бедного тем же способом, то есть бросится на него с моста.

После суда начал богатый у бедного просить лошадь, но тот отказался отдать, сославшись на судейское решение. Богатый дал ему пять рублей, чтобы он лошадь и без хвоста отдал.

Тогда бедный стал по судейскому решению требовать у попа попадью. Поп дал ему десять рублей, только чтоб он не брал попадьи.

Бедный предложил третьему истцу выполнить решение судьи. Но тот, поразмыслив, не захотел бросаться на него с моста, а начал мириться и тоже дал бедному мзду.

А судья послал к ответчику своего человека, чтобы он спросил о трёх свёртках, которые бедняк показывал судье. Бедный вытащил камень. Шемякин слуга удивился и спросил, что это за камень. Ответчик объяснил, что если бы судья не по нему судил, то он бы его ушиб этим камнем.

Узнав о грозившей ему опасности, судья очень обрадовался, что судил именно так. И бедный, радуясь, пошёл домой.